Райгард. Уж и корона - Александр Ковальский

На подоконнике лежал, свешиваясь вниз тяжкими, похожими на капустные кочаны, бутонами букет пионов. Цветы срезали совсем недавно, на розовых лепестках еще не просохли капли воды, и газета, которую владелец букета использовал вместо обертки, тоже была мокрой, типографская краска расплывалась сине-черными пятнами. Несмотря на пятна, Анджей разглядел: газета недельной давности. Так что зря он надеется свежие новости таким образом разузнать. Уж лучше заставить Квятковского репродуктор в больничке починить.

Господи, как они живут в этой глуши? Это же с ума можно сойти от скуки и неизвестности! А, с другой стороны, зачем им столичные новости? Картошка на огородах от этого лучше расти не будет, и ведьмы молоко в дозволенные дни сквашивать не перестанут тоже.

– Есть кто дома? – перегнувшись через подоконник внутрь, громко спросил Кравиц. Глухая тишина, перемежаемая хриплым тиканьем стенных часов, была ему ответом.

– А вы с крыльца постучите, – посоветовал умный Квятковский, знаток местных обычаев. Анджей заглянул через невысокий штакетник, обозрел залитые водой грядки и предложил пану штатному венатору самому претворять свои советы в жизнь.

Яблоневая цветень осыпалась на воду, лепестки плыли, закручиваясь в мелких водоворотиках.

Вода спадет, надо полагать, самое малое недели через полторы,. А до тех пор он будет заперт в этой дыре. В местной гостиничке – скромненько, зато чистенько! но только ощущение, что после ночевки на пружинистой продавленной кровати в спину будто вставили кол, никак не проходит. И одному только Богу известно, что может случиться в его отсутствие в обеих столицах.

– Как вы думаете, где они все могут быть? – спросил Кравиц.

Квятковский потиснул острыми плечиками, зачем-то глянул из-под ладони на бьющее свкозь тополевые ветки солнце.

– Так в школе же, – заявил он. – Белый день, самые занятия.

Улица круто уходила вниз. По брусчатке, звеня и булькая, сбегали мутные ручьи, чтобы потом превратиться в такие же мутные реки и добавить половодью размаха и шири. Крутились в потоке сорванные грозой ветки, клочья травы, прочий мусор. Деловито жарило солнце. От него можно было спрятаться только в узенькую полоску тени: улица лежала в овраге, и правый склон густо зарос кустами вперемешку с крапивой.

Именно из этих непролазных зарослей они с Квятковским и вывалились, вызвав истошные визги девиц и замешательство их преподавательницы.

– Спокойно, барышни! – велел Анджей, окончательно выдрался из кустов и присел на высокий поребрик, вытряхивая из сандалет камешки и отдирая репьи от некогда наглаженных брюк.

Зрелище было еще то. Девицы взирали с трепетом: история о вчерашней стрельбе в кабинете военной подготовки и последовавшем за этим допросе, похоже, наделала шуму.

– По-моему, мы ошиблись, – задумчиво заявил Анджей, тем временем беззастенчиво разглядывая единственного в нежной девичьей компании молодого человека – на вид лет пятнадцати, смутно знакомого по вчерашним событиям. Фамилия у него еще такая простая… Родин, кажется. Он что, родственник искомому владельцу моторки? Если Анджей ничего не путает, то сейчас и моторка найдется, и пан Ярослав.

Но куда интереснее молодого человека оказалась училка – Анджей вытаращился на нее, забыв обо всех приличиях. И только страницы Уложения о мерах допустимого зла привычно развертывались перед внутренним взглядом. Сколько он помнил выдрессированной, как цепной пес, памятью, статьей о профессиональных ограничениях особам вроде этой категорически запрещалась медицинская практика в любом ее виде, фармацевтика, швейное дело и преподавательская деятельность, в приложении к несовершеннолетним – особенно.

Квятковскому мало голову оторвать, если допустил такое. Или он не знал? А что он тогда вообще знал?!

На какое-то мгновение у Анджея мелькнула мысль, что все эти события, незначительные, мелкие, нанизывающиеся одно на другое, точно рябиновые бусины, происходят с ним только затем, чтобы отвлечь от главного.

– Действительно, панове, вы ошиблись, – подтвердила преподавательница и, видя замешательство на их лицах, вежливо хмыкнула, прикрыв узкой ладонью некрасивый бледный рот. – Здесь урок.

Анджей с сомнением оглянулся на затравелые склоны оврага, покивал, глядя, как перехлестывают через заборы яблоневая кипень и гроздья сирени. Вообще, лучше было глядеть куда угодно, только не в лицо этой особе – Анджей по опыту знал, что такие, как она, способны соорудить повод для оскорбления из самого невинного пустяка. А ему сейчас не до скандалов.

– А панны Стрельниковой здесь нет, – вклинился в разговор давешний молодой человек. И прибавил нахально, что вообще-то у них не урок, а так, факультатив по литературе, превращенный стараниями начитанного и культурного Ростика в добровольно-принудительное мероприятие, чем некоторые особенно умные и воспользовались. Но сидеть в такую жару в классе не больно приятно, поэтому общественность настояла, и занятие решили устроить на природе. А пани Катажина – это, стало быть, училка – не возражала.

Попробовала бы она возражать, подумалось Анджею. У него вообще складывалось впечатление, будто она их боится. Хотя такие, как она, обыкновенно, не боятся ничего и никого.

– Я могу чем-то помочь? – наконец спросила она.

– А мы, собственно, пана Родина ищем, – высунулся из-за спины высокого начальства малахольный Казик. – Нам в учительской сказали, что он сюда пошел, к вам. Что у него к вам дело.

Анджей стоял и молчал, как последний дурак, и глядел в ее узкое очень бледное лицо, на котором только глаза и проступали – темными воронками, расплавленным янтарем. Он наконец вспомнил, откуда ему знакома эта самая панна.

Почти десять лет назад, пожар в Нидской Опере, черные хлопья сажи, летящие в ноябрьскую слякоть. Тлеющий углями остов здания, похожий на скелет реликтового ящера. Воздух, которым невозможно дышать. Только трупов около полусотни, а сколько народу обгорело, никто и не считал толком, самых тяжелых с завыванием сирен увозили в ночь кареты скорой помощи.

Худшего начала карьеры и врагу едва ли пожелаешь. Самое страшное, что он точно знал, кто во всем виноват.

Только тогда у него не было никаких доказательств.

Или он ошибается?

Небо опрокинулось над головами ясной синевой. Без единого облачка. Ветер нес над крышами домов синеватый дым весенних костров. Глухо и далеко шумел порт, и над колоннами элеватора с гвалтом носилась дружная стая голубей и речных чаек. Сине-серые стены будто таяли в солнечном мареве, и, спроси кто-нибудь у Анджея в эту минуту, а существует ли эта громадина на самом деле, он бы трижды усомнился, прежде чем ответить.

Повторяя их с Квятковским недавние подвиги, пан Родин вывалился из кустов и плюхнулся рядом с Казиком на поребрик. Неизвестным науке образом пребывание в диких зарослях никоим образом не отразилось ни на лице Яра, ни на одежде. Был он хорош собой, в наглаженных штанах и белой рубашке, с давешним веником пионов в руках. Кавалер на свидании. Анджей задумчиво поскреб подбородок: провинциальные гостиницы не лучшим образом влияют и на внешний вид человека, и на внутренний мир. Интересно, какие у Родина с пани Катажиной отношения? Судя по пионам, едва ли деловые.

– Здрастье, дети, – сказал Яр и отшвырнул в ручей содранную со штанов колючку. Девицы расступились, Яр узрел Катажину в компании Анджея и разом перестал улыбаться. Как будто гадюку увидел.

– Ярослав Сергеевич, – светским голосом заявил Анджей. – Не будете ли вы столь любезны одолжить нам вашу лодку?

– А если не буду?

Анджей скучно пожал плечами.

– Тогда мне придется арестовать вас за нежелание содействовать властям. Саботаж называется. Слыхали?

Яр поднялся. Помолчал, перекатывая желваки на щеках.

– Слыхал. Пойдемте.

Анджей вежливо кивнул барышням и Ярову племяннику, а Катажине особо:

– Счастливо оставаться, граждане. А вас, ясная пани, я ожидаю увидеть в канцелярии у пана Квятковского так скоро, как только возможно. Лучше, если сегодня до обеда, чтобы и я смог принять участие в вашей милой беседе.

– Зараза! – емко высказался Яр.

В сараюшке было темно, но солнце пробивалось сквозь щелястые стены, пылинки и сенная труха танцевали в длинных лучах. Света было вполне достаточно, чтобы разглядеть располосованный бок надувной лодки. Виновник этого безобразия сидел тут же, лениво вылизывая полосатую заднюю ногу, и на хозяина чихать хотел. С досады Яр пнул кота, и тот с воплем сгинул в захламленных недрах.

Анджей слушал их возню, сидя у сарая на завалинке и подставив солнцу лицо, и все пытался понять, кому же так нужно, чтобы он никуда не мог из Ликсны уехать. Кому он здесь позарез необходим, при том, что очень многие проживающие в этой дыре граждане готовы душу прозакладывать, только чтоб он провалился сквозь землю.